Диалектика как тайный вопрос Сократа

В философии Сократа мы сталкиваемся с фундаментальной неопределенностью. Даже А.Ф. Лосев, сам А.Ф. Лосев, спрашивает: «Чему же все-таки учил Сократ? Гораздо легче ответить на вопрос, чему он не учил, а также на вопрос, как именно он учил».

Но ответ ученый, кажется, все же нашел: «Диалектика, и притом диалектика в ее положительном смысле, в ее постоянном искании объективной истины, — вот то новое, чем Сократ резко отличается и от старой натурфилософии, и от софистов». Ура! Тайна Сократа раскрыта. Сократ учил диалектике. А чему же тогда учила его диалектика? И вот ученый вынужден горько признать, что сократовская диалектика обманула через века даже и его: «Но поставленный нами выше вопрос о том, чему же, собственно говоря, учил Сократ, все же при помощи этой характеристики его метода не разрешается. <...> Сократ всегда старался добиться истины, это ясно; но что? именно для него было истиной, не вполне ясно и теперь».

Но если трудно ответить на вопрос, чему именно учил в своей диалектике Сократ, чем была для него истина, то может проще будет ответить на вопрос, а от чего именно он отучал людей? Увы, вопросно-ответная диалектика превращается здесь в вопросно-безответную.

Попробуем ее все же разговорить с помощью демона; ведь он существо тщеславное, болтливое и долго скрывать свои тайны не может.

У Сократа можно выделить три разнокачественных формы диалектики, о которых он сам сознательно размышляет.

1. Субъективная, методическая диалектика, ведающая искусством вопросно-ответного диалога, рассуждения, общения.

2. Формально-логическая диалектика, ведающая законами движения мысли в сфере родовидовых соотношений понятий.

3. Именующая диалектика, ведающая законодательством в сфере имен вещей, существ, людей.

1. Главной является, конечно, субъективная диалектика, ставшая органом и места обитания демона Сократа. Философ разработал особую вопросно-ответную методику ведения рассуждений, назвав ее майевтикой — по аналогии с повивальным искусством своей матери. «А повивальное это искусство я и моя мать получили в удел от бога, она для женщин, я — для благородных». Он полагал, что подобно телесной беременности есть и душевная беременность мыслями, которые сами без помощи опытного врачевателя не могут появиться на свет. И вот это философское акушерство, которое с помощью искусно поставленных вопросов помогает якобы родиться мыслям, Сократ назвал диалектикой. Поэтому для него диалектиком является тот, кто «умеет ставить вопросы и давать ответы». Вот Сократ и пытался содействовать лицам, находящимся в «интересном» мысленном положении. С помощью своей методики Сократ мастерски втягивал людей в обсуждение проблем истины, справедливости, добродетели, красоты, блага и др. Но в результате обсуждений все оказывались в затруднениях: прежние знания разрушались, новые подлинные знания не достигались, новые сомнения обретались, а от скрытой издевательской иронии Сократа собеседники не спасались.

Но здесь возникает ряд малых вопросов. А те ли мысли он выпускал на свет или совсем не те? Каков критерий того, что родившаяся мысль здоровая и полноценная, а не больная? Но возникает один большой-большой вопрос. А не занимался наш диалектический акушер логическими абортами, убивая живые зародыши еще не родившихся мыслей? Ведь даже А.Ф. Лосеву и истории не известны ни одна мысль, ни один живой плод диалектического акушерства Сократа, но зато известно то, сколько он загубил мыслей, которые спокойно появились бы на свет без помощи этой акушерской диалектики!

Знакомясь с этой вопросно-ответной диалектикой в работе, нам впору или оцепенеть, или стать беснующимся корибантом, ибо колдовством, гипнозом нельзя дважды обмануть человека. Или же возмутиться и потребовать суда, как это сделали здравомыслящие греки. Обсуждая, например, проблему добродетели, Сократ в итоге приходит не просто к нулевому результату, а к отрицательным для разума последствиям. Добродетель — знание и она же не есть знание, ибо ей нельзя научиться; добродетель — истина, но и ложь может быть добродетелью, если используется во благо т.д. Вот как Сократ оправдывает свою философскую беспомощность, т. е. свою акушерскую диалектику. «Ведь не то, что я, путая других, сам ясно во всем разбираюсь, — я и сам путаюсь, и других запутываю. <...> И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать, что она такое». Ну и акушер! Собирается принимать роды, он не знает ни того, есть ли плод или нет; не знает и как помочь роженице и вообще ничего в своеем акушерстве не понимает, но предлагает поискать, где же ожидаемый плод может скрываться в организме? Господи! Упаси от такого акушера, который в поисках плода спокойно угробит его носителя! Хотя чего-то иного ожидать от такого мастера акушерской диалектики и не приходится.

Поразительно! Высшим плодом акушерской диалектики Сократа является всеобщая путаница, завлекающая в свои сети учителя и учеников. Но, может быть, какой-то позитив имеется хотя бы в том, что в жизни и познании нужно руководствоваться не знаниями, а принципом самого поиска знания. Но для этого нужно доказать, что ни наука, ни философия, ни религия, ни практика, ни мораль не способны научить нас мудрости и не могут избавить от глупости.

Как бы не так! Сократ не берется за такое доказательство, понимая, что чистое отрицание наличного знания и мудрости может привести только к невежеству и безумию. Отвергает он и поиск как принцип познания и жизни, веря, что как знающий, так и незнающий в равной мере не смогут и не станут искать. «Ни тот, кто знает, не станет искать; ведь он уже знает и ему нет нужды в поисках; ни тот, кто не знает; ведь он не знает, что именно надо искать».

Зачем же тогда затевать подобные рассуждения, заранее зная, что кроме всеобщей путаницы, искусственного запутывания ищущих и искомого, ничего иного и не может быть достигнуто? Кто же делает людей игрушкой неких чуждых сил, стоящих за пределами этих обсуждений?

Ведь очевидно, что если ищущие истину запутываются во лжи, то, значит, есть агент, субъект этой путаницы, заранее знающий, что этим искунам изначально полагается не истина, а ложь. Если в поисках истины все запутываются, значит, кто-то один обретает возможность выпутаться из лжи своего бытия, переложив ее на ищущих. Если все мы запутаемся в дебрях ничто, значит кто-то освобождается, выпутывается из сферы ничто и впутывается в дела бытия. А все демон-гений Сократа; это его дело. С помощью диалектики проблема добра и зла принципиально неразрешима, ибо, если признать, что зло, ложь, невежество неотделимы от добра, истины, знания, тогда нужно признать, что и истинное знание добра невозможно без этих своих диалектических паразитов и нахлебников.

В диалектической двоице из этой ситуации выхода нет, и Сократ, не мудрствуя лукаво, возвращается на путь троицы жрецов и дедов. Жрецы учили, что элементарной основой для рассуждения о добродетели должна быть троица: «Бог — добро — истина»; эта троица и есть божественное начало в человеке, служащее основой его добродетелей, критерием различения добра и зла, критерием правильности его поведения. Но и греческие «деды» учили, что элементарной основой познания является троица. Пифагор часто говорил: «Узрите треугольник, и проблема на две трети решена... Все вещи состоят из трех». И в сфере познания есть «между мудростью и невежеством нечто среднее». Поэтому философы, находясь в «промежуточном положении между мудрецом и невеждой», как раз и занимаются проблемами, которые содержат в себе и вопросы, и частичные ответы на них. Философия троицы есть выход из тупиков диалектики, самозванно объявившей себя высшей мудростью. Только для адептов абортативной диалектики подобная философия хуже ничто.

Но участники акушерской диалектики Сократа не просто не нашли знаний о добре, не просто запутались и потеряли надежду найти его; они еще к тому же потеряли веру в свой разум и сознание, веру в то, что они собственными силами без помощи демона диалектики могут найти хоть какое-то знание.

Или вот еще один образец сократовской диалектики. Обсуждается вопрос о сути мужества, которое определяется и как воинская стойкость в бою, и как твердость характера в опасных обстоятельствах, и как безрассудный поступок во имя дружбы, и как благоразумие среди охваченной безумием среды, и как знание опасного и безопасного, и как бесстыдство в совершении порочных поступков. Сократ, даже не пытаясь обобщить, выявить общую константу во всем многообразии видов мужества, заявляет: «На самом деле мы все оказались в затруднении; как же можно остановить свой выбор на ком-либо из нас? Мне лично представляется, что это невозможно. Я считаю, друзья, что надо нам всем вместе усердно искать самого лучшего наставника для себя самих..., а уж потом для мальчиков...». Да! Сократ даже убеждает своих друзей-содомитов пожертвовать своими привычками ради мужества, истины и диалектики, требуя: «Первым делом, первым делом должны быть вопросы, ну, а мальчики? А мальчики потом!».

Но если все точки зрения равноценны и допустимы, кроме одной и неизвестной — истинной), то зачем затевать обсуждения чего-либо? Уж лучше сразу открыть ворота троянскому коню методологического анархизма П. Фейерабенда; этот конь когда-то проржал великий принцип пролиферации: «Допустимо все» и «Делай все, что хочешь».

Поэтому один из собеседников Сократа возмутился его поведением: «Я уж и всем заранее говорил, что ты не пожелаешь отвечать, прикинешься простачком и станешь делать все, что угодно, только бы увернуться от ответа, если кто тебя спросит». Действительно, затевать философскую дискуссию и самому уходить от высказывания собственной точки зрения — все это свидетельствует не только о научной несостоятельности субъекта, но и о какой-то скрытой его хитрости относительно целей самой дискуссии. Зачем и для чего затевать дискуссии, если заранее известно, что мудрость лишь у бога, что человек — ничто, что истина человеку недоступна, и что все точки зрения равноценны. Ответы мы дадим попозже.

Правда, Сократ чувствовал, что с основаниями диалектики не все в порядке. Отсюда его постоянные стремления отграничить диалектику как высшую науку от эристики как искусства спора. Сократ боялся стать «ненавистником всякого слова и рассуждения, как иной становится человеконенавистником, ибо нет большей беды, чем ненависть к слову».

Но и в данном случае Сократ больше думал об алиби своей будущей акушерской диалектики. Люди, ошибаясь друг в друге, становятся человеконенавистниками; слушая ошибочные рассуждения, люди становятся ненавистниками диалектики; а отсюда уже рукой подать до словоненавистничества. Предостережение не излишнее, ибо сама диалектика не объясняет того, откуда в ней бьет ручей, изливающий одновременно и сладкую и горькую воду противоположностей.

2. Вторую разновидность диалектики уже трудно назвать диалектикой, и разрабатывалась она главным образом учеником Сократа — Платоном. Речь идет об определениях понятий, о логике их движения в рамках родовидовых общностей. В этой диалектике демон Сократа почти не участвует, но терминологический контроль над нею все же установил.

Сократ был убежден, что именно логические умения различать вещи по родам и видам превращают человека из животного в нравственное, счастливое и разумное существо, способное даже к диалектике. «Да и слово «диалектика», — говорит Сократ у Ксенофонта, — произошло оттого, что люди, совещаясь в собраниях, разделяют предметы по родам. Поэтому надо стараться как можно лучше готовиться к этому и усердно заниматься этим: таким путем люди становятся в высшей степени нравственными, способными к власти и искусными в диалектике». В логическом «искусстве диалектики... прежде всего надо познать истину относительно любой вещи, о которой говоришь или пишешь; суметь определить все соответственно с этой истиной, а, дав определение, знать, как дальше подразделить это на виды, вплоть до того, что не поддается делению».

Логическая диалектика выступает в качестве двух видов действия разума, совпадающих примерно с методами синтеза и анализа.

«Первый — это способность, охватывая все общим взглядом, возводить к единой идее то, что повсюду разрозненно, чтобы, давая определение каждому, сделать ясным предмет изучения». Это необходимо, чтобы «наше рассуждение вышло ясным и не противоречило само себе». Все ясно здесь, и диалектике делать тут нечего. Есть, например, множество прекрасных разнокачественных вещей, начиная от богов и кончая горшками: нужно найти единую идею, пронизывающую их содержание и объединяющую их всех в один род красоты. Идея «дерева» охватывает одним родом все деревья, отличая их от сидящих на них ворон, ожидающих сыра от Буша.

«Второй вид — это, наоборот, способность разделять все на виды, на естественные составные части, стараясь при этом не раздробить ни одной из них...». Идею дерево, например, нужно разделить на виды (липы, сосны, дубы и др.), выделить в ней отдельные предметные экземпляры, но не доходить в разделении идеи дерева до бревен, дров и палок.

Людей, умеющих согласовывать свой разум с родовидовыми законами мысли, Сократ продолжает называть диалектиками, хотя здесь требуется иной термин. Ведь фактически мысль здесь движется не по диалектике единства и борьбы противоположностей, а по триалектике: «род — вид — индивид». Диалектика здесь не отбрасывается, а подчиняется более высокому и сложному принципу тройственности, куда доступ для демонов и гениев всех мастей закрыт, ибо триада закрыта для воздействий ничто и небытия. Анализ и синтез сами по себе — это противоположности, но в составе триады они суть действия третьего начала — разума.

Этот перевод диалектики в форму троичности свершил Аристотель, погубив тем самым сократовского демона. Для Аристотеля диалектика не является последним словом мудрости в жизни и познании. Помимо двух противоположностей в бытии всегда действует еще и третье начало — материя, которая служит их субстратом. «Ведь у противоположностей материя одна и та же», — говорит Аристотель. В познании же «противоположности объемлются одним началом — разумом», который и кладет конец демону диалектики.

Вообще Аристотель диалектику, как и софистику, всерьез не воспринимал; для него это имитация, симуляция философии. «Диалектики и софисты подделываются под философов... Диалектика делает попытки исследовать то, что познает философия». Аристотель, правда, не исследовал источников диалектики; кто заинтересован в том, чтобы сделать ее образом и подобием философии, кто и как утверждает ее мнимую философичность в общественном и личном сознании. Он отказался даже от термина «диалектика» в логических исследованиях, хотя наличие противоречий, урегулированных и успокоенных в мысли, он не отрицал. Характерно, что роль вопросов в логической диалектике ничтожно мала; демоны-гении боятся логики.

3. В своем третьем облике диалектика, по Сократу, должна заниматься уже правильным установлением имен людей, вещей, богов. Поэтому «законодатель... должен делать имя под присмотром диалектики, если он намерен как следует установить имя». Сократ полагает, что в именах каким-то образом должна правильно отражаться сущность вещей, их божественные прообразы; путем к этой правильности, гарантом ее должна служить диалектика, вернее, демон диалектики. В Золотом веке он был не просто демоном, а «видемоном», т. е. существом, знающим все о ничто, но не знающим ничего о бытии и не сознающим ни своего знания, ни своего незнания.

Известно, что Бог даровал Адаму знание, получаемое через именование всего существующего. «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» (Быт. 2, 19). Под надзором и руководством Бога Адам дал названия всему существующему, даже ангелам. Эти имена соответствовали сути и логосам вещей и существ. Зная имена, можно было непосредственно знать вещи и посредством имен управлять ими в целях общего блага. Этот род познания человечество утратило и его не заменит никакая сверхточная терминология науки, которая лишена связи с внутренним смыслом познаваемых объектов.

Но и этот логосный вид познания, недоступный демонам и акушерской диалектике Сократа, они попытались присвоить себе. Только ничего здесь у них не получилось. Сократ не смог привести ни одного имени, которое бы точно соответствовало сущности поименованной вещи или же противоречило бы ей. И этот вид диалектики Сократа ведет ее адептов к всеобщей путанице и неведению относительно того, о чем идет речь вообще. Никакими вопросами и щипцами акушерская диалектика демона и Сократа не сможет доказать правильность имен вещей; неправильность тоже не сможет. А ведь какой шанс упущен! Ведь Сократ мог бы раскрыть для нас поначалу хотя бы тайну своего имени, тайну термина «диалектика».

Исторически эта разновидность диалектики тоже отказалась от своего двусмысленного имени и стала в православии имяславием, которое использует символические методы, оперирующие не двоичными («имя — вещь»), а троичными структурами мира и мысли («человек — имя — вещь»).

Итак, чему определенному учил Сократ? Ответить и трудно, и легко. Трудно, ибо пытался он исследовать все существующее, не приходя к определенным результатам и запутываясь в неразрешимых вопросах. Легко, ибо изучал он именно природу вопроса как специфически человеческого атрибута мысли. Как изучал? Посредством диалектики, которую он понимал то как вопросно-ответную форму рассуждения, то как метод правильного именования вещей, то как метод родовидового определения понятий. Но во всех этих своих вариантах акушерская диалектика Сократа оказалась абсолютно бесплодной, не принеся ни одного плода мысли, ни здорового, ни больного, растянув сам процесс рождения мысли на века, а, точнее, подменив мысль ее родами. Нельзя найти у Сократа ответа ни на один вопрос; нельзя найти у него родового признака диалектики, и даже, занимаясь правильным именованием вещей, его диалектика не смогла раскрыть того, в чем именно заключена правильность самого термина «диалектика». Все диалектические исследования Сократа завершались всеобщей путаницей, с чем он собственно сам соглашался без вся-кого стеснения, а даже с гордостью. Мысль, разум, сущность вещей, знания акушерская диалектика Сократа подменяла вопросами о том, что есть мысль? Что есть разум? и т. д. Неосознанно Сократ все существующее превращал в символ одного безответного вселенского вопроса, обращенного неизвестно к кому. Демон с помощью Сократа все-таки достиг своей цели, сведя все цели человека к бесцельности ничто.

В итоге диалектика Сократа оказалась не просто пустым, а зловредным учением, отрицающим возможность какого-либо определенного знания, переводя его в режим безответных вопросов. Сам Сократ утешался подсказкой своего демона: «Я знаю только то, что я ничего не знаю». Многие ученые мужи видят пользу от диалектики Сократа в том, что она разоблачает самомнения, мнимые знания, побуждая людей искать истину. Но так не бывает: сам Сократ заявил, что истину нельзя найти, не зная ее, ибо неизвестно искомое; но истину не нужно искать, если она уже известна.

Сократ здесь наводит тень на плетень. Человек правильно говорит, пишет, будучи не в состоянии в сей же миг вспомнить ц объяснить все правила грамматики, коими он пользуется. Акушерская диалектика Сократа сочтет его невеждой. Здравомыслящая же троица полагает, что если человек подумает, поразмышляет, то он объяснит свою речь правилами грамматики. Точно так же, по зрелому размышлению троицы, человек определит и мужество, и добродетель и другие, неопределяемые с точки зрения диалектики понятия и ценности, ибо без них невозможна сама жизнь.

И диалектика здесь ничем не поможет, ибо, внушая нам непреодолимую противоположность и взаимозависимость знания и незнания, ома делает знание зависимым не от предмета, а от незнания. Более того, диалектика навязывает нам абсурд, заявляя, что с ростом знания растет и объем незнаемого, хотя во всех известных нам случаях, ну, хотя бы из медицинской практики, ведомо, что рост знаний о болезни ведет к исцелению, а не к росту незнания о ней.

Кто диалектике роднее Ц ближе: жизнь или смерть? Диалектика Сократа, таким образом, представляет интересы не знания, не людей, не предметов, а демонов. Как бы ни трактовался демон Сократа, очевидно одно, что поводов для анонимности у него было предостаточно. Даже если принять его за некое неизвестное нам божество, то это все же божество некоей силы, враждебной жизни. Сократ не только вопрошал обо всем, критиковал все, диалектничал (философски сплетничал?) обо всем, но и весьма жестко, однозначно и догматично учил науке смерти, науке «ничтожества» ничто, если наука позволит использовать здесь термин «наука».

Именно Сократ твердо и безоговорочно заявил: «Те, кто подлинно предан философии, заняты, по сути вещей, только одним — умиранием и смертью». Сократ глубочайше обманулся, приняв точку зрения демона и смерти в качестве эталона оценки и ценности жизни. Люди и философия стремятся понять жизнь, ее смысл, и заняты только одним — как бы восстановить разорванную связь их с вечностью и бессмертием. Об этом гласят и прекрасные речи Диотимы в диалоге «Пир». «Рождение — это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена бессмертному существу... Любовь — это стремление и к бессмертию». Поэтому «каждое живое существо по природе своей заботится о своем потомстве. Бессмертия ради сопутствует всему на свете рачительная эта любовь». Большинство людей надеется «деторождением приобрести бессмертие и счастье и оставить о себе память на вечные времена».

Видимо, даже сам демон Сократа был очарован этими речами жрицы и не смог изменить направление беседы в сторону прославления смерти. Можно привести по данному вопросу для контраста суждения Эпикура и Гегеля. Эпикур говорил: «Смерть... нас совершенно не касается. Ибо пока мы существуем, смерти нет; а когда существует смерть, тогда нас нет. Смерть, следовательно, не имеет никакого касательства ни к живым, ни к мертвым». Гегель высоко оценил данную мысль своего философского антагониста: «Это — остроумная мысль, отгоняющая от нас страх. Голого лишения, каковой является смерть, не следует примешивать в чувство жизни, которое положительно, и незачем мучить самого себя этой мыслью». Точку в этом вопросе поставил Б. Спиноза: «Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни». Свободным человеком движут мысли жизни, а не смерти. И вообще, мыслить можно лишь о жизни, ибо смерть не может стать объектом мысли. Попытки мыслить смерть на деле ведут к иному: не человек мыслит о смерти, а смерть обезмысливает и обессмысливает человека. О смерти можно мыслить лишь посредством ее же оружия — посредством тотального отрицания. Так был ли Сократ действительно свободным мыслителем? Или же он добровольно предоставил демону полную свободу, дабы тот нормально смог его обезмыслить и обессмыслить?

Действительно, здоровые люди и философия постоянно заняты жизнью и вечностью, а умиранием и смертью постоянно заняты смерть и демоны ничто; они же постоянно занимаются теми людьми и философами, которые небрежно относятся к жизни, разуму, мудрости. Поэтому жизнь и философия отворачиваются от подобных людей, и они становятся слугами диалектики, с помощью которой служат ничто и демонам. А для демонов закон здесь таков: чем хуже жизнь, тем лучше смерть. Чем хуже относится человек к своей и чужой жизни, чем хуже он понимает философию, тем лучше он подходит для демонических проектов ничто, приготавливая с помощью диалектики места новым генерациям демонов. По заветам сократовского демона, совершенными людьми должны быть философствующие самоубийцы, избавляющие демонов от их кровавой службы. Парадоксально, но Сократ на века стал образцом такого антропологического совершенства, достигнутого с помощью абортативной диалектики демона: Ибо все это псевдофилософское очарование смертью скрепляется печатью диалектики, заклинающей, что как смерти нет без жизни, так и жизнь невозможна без смерти. Хотя смерть и невозможна без жизни, но жизнь возможна без своего черного бесплотного двойника в вечности. Есть у человека стремление к бессмертию, а к безжизнию пет; поэтому демоны вовсю стараются воспитать у человека и такую «привычку».

Поэтому мировоззрение Сократа глубоко двойственно, противоречиво, диалектично и трагично. Есть у него диалектическая философия, созданная в соавторстве с демоном и учащая искусству умирать. Ее девиз гласит: «Я знаю только то, что я ничего не знаю!». А демон, ведая о таком полном незнании, дает человеку философию умирания и смерти.

Но есть у Сократа и светлая философия, вдохновленная триумвиратом высших миротворных сил: «Мудрость — бытие — разум» и учащая человека противостоять акушерской диалектике ничто. Ее девизом стало изречение дельфийского оракула, гласящее: «Познай самого себя!». Внутренний смысл этого девиза означает: познать самого себя возможно лишь путем познания разума как самого важного и определяющего качества человека. А познав суть разума, мы, наконец, обретем и знание в самих себе и самих себя в знании. Редкий случай, когда Сократ, спрашивая, сам же и отвечает: «Ведь что такое знать? Приобрести знание и уже его не терять». Другими словами, обретение знания есть обретение истины, а обретение истины есть обретение человеком своей частицы вечности. Нетеряемое знание и есть та частица вечности, которую человек может обрести с помощью разума и познания, а не с помощью акушерской диалектики демона. Принцип «Познай самого себя!» требует осознать себя как живую и разумную частицу вечности.

Но демон заслонил своими темными диалектическими крыльями эту светлую сторону сократовской философии, которая в полной мере воссияла в мудрости Платона и Аристотеля.